Цикл историй усыновления — это невероятная коллекция судеб, собранная одной женщиной в течении всей жизни. Большинство историй — рассказы ее коллег, несколько из жизни родственников или знакомых автора.
 

 

Давным-давно студенты пединститута шефствовали над школой-интернатом в Холопеничах Крупского района.

Заключалось шефство в том, что, когда в очередной раз в этом интернате совершенно некому было работать, декан одного из факультетов заходил в аудиторию одного из старших курсов — и предлагал поехать на практику со всякими выгодными сессионными поблажками, месяца на 2-3.

Однажды такое предложение было озвучено прямо передо мной — и я не колебалась ни секунды, хотя до старших курсов еще предстояло дожить. Студенческая жизнь к тому времени не включала в себя ничего, что было бы для меня интереснее, чем дети, в особенности — дети-сироты.

Был март 1986 года. Школа-интернат для детей-сирот встретила 18-летнюю студентку серыми стенами здания, абсолютным отсутствием двора как такового, совершенно неуправляемыми толпами детей всех возрастов, которые носились на обозримом пространстве и в коридорах, выкрашенных до середины стены масляной краской — а выше — побелкой в черных пятнах сырости.

Первое предложение, которое удалось разобрать — нытье мальчика лет 12, уныло тащившегося за женщиной строгой наружности

-«Адкрыйце бытоуку!»

-«Не открою!»

-«А чаго?»

-«Таго! Ты сбежишь!»

-«Неее…» — канючил невообразимо одетый мальчик.

-«Ты в прошлый раз тоже говорил «Неее!» 

Женщина прошла мимо меня и завернула за угол, только мимолетно скользнув по мне взглядом. Я растерялась и ничего не спросила. Следом за женщиной за угол завернуло новое причитание, тоном повыше

-«Адкрыйце бытоуку!»
 

 

Было около трех часов дня — первую половину я провела в 28 километрах от интерната в Крупском РОНО — оформлялась на работу воспитателем 6 класса. Время для администрации было позднее, но мне предстояло где-то поселиться — и я пошла по указанному адресу к директору домой.

Здесь (еще до директорского дома) произошло первое событие из имеющих значение. Я увидела сидевших на корточках детей лет 10-11, как мне показалось. Они сливали воду из разнообразных маленьких емкостей — в стеклянную трехлитровую банку.

Увидев меня кто-то крикнул «Шуба!» — и их точно и не было — вдоль всей улицы такая пустота, что я так и не поняла, в какие дырки они нырнули.

Поселили меня прямо в здании интерната: в изоляторе, который, судя по виду, не работал уже много лет. В одной из двух комнат этого блока стояла обычная железная кровать и деревянная тумбочка – здесь мне предстояло прожить два с лишним месяца до окончания учебного года.

До девяти вечера ничто не предвещало беды, наоборот, в пять интернат стал тихим и грязновато-благообразным – детей завели в классы на подготовку (уроки делать).

Я познакомилась с классом, в котором мне предстояло работать, и осталась на подготовку. Завуч, которая работала «на этом классе», переписала из дневника одной из девочек задания на доску – и оставила класс со мной, а сама пошла сделать то же самое в четвертом.

В интернате и в самом деле совершенно некому было работать.

В девять воспитатели потянулись к выходу. У меня было впечатление, что дети и в самом деле уже легли спать. Но часам к 10 я, уже устроившаяся на кровати в свежевымытой комнате изолятора, была просто подброшена дикими криками. В полной уверенности, что случилось что-то страшное, я помчалась «спасать».

Ни одного взрослого в здании, кроме меня. Выход закрыт. Комната «ночной няни» — старушки, которая должна была дежурить в интернате – закрыта. Никаких телефонов. Драки практически в каждой спальне.

Забаррикадировавшиеся старшие девочки, вопящие: «Ее уже тут нету, она уже к вам сама пошла». Матом пропитанный воздух. Мощный запах нечистот — как в туалете на вокзале в худшие времена вокзала и туалета.
 

 

И – «мой» 6-й класс, допивающий содержимое той самой пресловутой банки под выкрики – «гляди, прыдурак, у яго ж шырэйшая!». В банку оказалось слито все, что нашли на местном кладбище и добавлена купленная на украденные деньги (никаких других в те времена здесь по определению не было) бутылка жигулевского пива.

А может, три бутылки – я узнала о содержимом не в тот момент, а гораздо позже. Сначала на меня почти не обращали внимания, потом обратили старшие. Был момент, когда я думала, что жизнь закончилась.

Когда на мое «не смей меня трогать» услышала дружное ржание басом наверняка моих ровесников. Даже приблизительно не помню, что говорила им тогда, хотя всегда хотела вспомнить.

Четко в памяти остался только вселенских размеров ужас. Но что-то говорила, потому что спустя несколько минут эти самые парни загоняли всех остальных «по палатам».

В туалетах загажено было все – унитазы, которые располагались на полу (на такие положено становиться ногами) были просто скрыты, «кучи» были по всей площади пола – и никакого намека на использование бумаги. В этих туалетах протекала бурная жизнь – курили, орали, дрались. И блевали от выпитого.

В спальне (они называли «палате») 6 класса мальчиков (14 кроватей) на кровати у окна лежал ребенок лет 11-12 на вид (13 в действительности) – и громко болезненно стонал.

У него болел живот. И был твердый, как камень. А я не то, что скорую не могла вызвать — я выйти не могла – кроме закрытой двери на первом этаже были окна, но все доступные были забраны решетками или забиты гвоздями.

Помню, как в конце концов втащила его в только что нарисованный мной туалет («мой» изолятор был очень далеко) и, от отчаяния, засунула руку ему в глотку, не особо надеясь на результат, потому что воды под рукой не было, а мутное что-то в умывальнике годилось разве что очень грязные руки сделать не очень грязными.

Но из него хлынул такой силы поток, что я не успела убрать руку – и по локоть оказалась не просто грязной. На этом месте я сломалась. Рыдала так громко, что через минуту вокруг меня были, наверно, все дети интерната.

Я продолжала свое дело, из мальчишки в моих руках извергались все новые порции чего-то совершенно несовместимого с понятиями «ребенок», «живой организм» и вообще «жизнь».

Я, продолжая рыдать, кричала столпившимся вокруг меня детям все, что мне приходило в голову (вот этот свой «спич» я помню). Было там все , что я думала – и все, что я хотела бы видеть вместо кошмара, который меня окружал.
 

 

Мальчик плакал у меня на коленях. Мне казалось – от боли. Через три месяца я узнала, от чего. А тогда – неопытность, откровенная педагогическая несостоятельность и некоторая даже глупость моя компенсировались мощным неиспользованным еще материнским инстинктом.

Я любила всех детей, стоявших час назад вокруг меня в туалете, потом организовавшихся и «саморазогнавшихся» по спальням, и даже смывших шлангом некоторую часть ужаса в сточные отверстия в полу туалета.

А на моих коленях волей провидения, оказался «волчий лидер» класса — то самое существо , которое с недетской властностью управляло шестым (и не только) классом в проведении подобных сегодняшнему «мероприятий».

Как я, восемнадцатилетняя дура, могла понять тогда, что я делаю, стараясь успокоить и приласкать беспомощного от боли и опьянения лидера?

Так он и заснул – головой у меня на коленях, под моей рукой, гладящей по голове.

Уважаемые читатели? Как бы вы поступили на месте героини? Смогли бы вы работать в интернате? Ждем ваших комментариев!

Читайте также:

Дом забытых вещей, или Потерянное взаимопонимание

После пяти неудачных беременностей, я решила: «Хватит!»

Обсуждаем на форуме:

Наши дети — день за днем, месяц за месяцем, год за годом

Понравилась статья? Поделись ей с друзьями в социальных сетях!